Басня Дмитриева И.И. - Причудница

В Москве, которая и в древни времена
Прелестными была обильна и славна —
Не знаю подлинно, при коем Государе,
Да только слышал я, что русские бояре
Тогда уж бросили запоры и замки,
Не запирали жен в высоки чердаки,
Но, следуя немецкой моде,
Уж позволяли им в приятной жить свободе;
И светская тогда жена
Могла без опасенья
С домашним другом, иль одна,
И на качелях быть в день Светла Воскресенья,
И в кукольный театр от скуки завернуть,
И в роще Марьиной под тенью отдохнуть —
В Москве, я говорю, Ветрана процветала.
Она пригожеством лица,
Здоровьем и умом блистала;
Имела мать, отца;
Имела лестну власть щелчки давать супругу;
Имела, словом, все: большой, тесовый дом,
С берлинами сарай, изрядную услугу,
Гуслиста, карлицу, шутов и дур содом,
И даже двух сорок, которые болтали
Так точно, как она — однако ж меньше знали.
Ветрана куколкой всегда разряжена
И каждый день окружена
Знакомыми, родней и нежными сердцами;
Но все они при ней казались быть льстецами,
За тем что всяк из них завидовал то ей,
То цугу вороных коней,
То парчевому ее платью,
И всяк хотел бы жить с такою благодатью.
Одна Ветрана лишь не ведала цены
Всех благ, какие ей Фотуною даны;
Ни блеск, ни дружество, ни пляски, ни забавы,
Ни самая любовь — ведь есть же на свету
Такие чудны нравы! —
Не трогали мою надменну красоту.
Ей царствующий град казался пусть и скучен,
И всяк, кто ни был ей знаком,
О каким-нибудь да был пятном:
Тот глуп, другой урод, тот ужасть неразлучен;
Сердечкин ноет все, вздыханьем гонит вон;
Такой-то все молчит и погружает в сон;
Та все чинится, та болтлива;
А эта слишком зла, горда, самолюбива.
Такой отзыв ее знакомых всех отбил!
Родня и друг ее забыл;
Любовник разлюбил;
Приезд к пригоженькой невеже
Час от часу стал реже, реже —
Осталась, наконец, лишь с гордостью одной —
Утешно ли кому с подругой жить такой,
Надутой и пустой?
Она лишь пучит в нас, а не питает душу!
Пожалуй, я в глаза сказать ей то не струшу.
И так, Ветрана с ней сначала ну зевать,
Потом уж и грустить, потом и тосковать,
И плакать, и гонцов повсюду рассылать
За крестной матерью; — а та, извольте знать,
Чудесной силою неведомой науки
Творила на Руси неслыханные штуки! —
О если бы восстал из гроба ты в сей час,
Драгунский витязь мой, о ротмистр Брамербас,
Ты, бывший столько лет в Малороссийском крае
Игралищем злых ведьм!.. Я помню, как во сне,
Что ты рассказывал еще ребенку мне,
Как ведьма некая в сарае,
Оборота тебя в драгунского коня,
Гуляла на хребте твоем до полуночи,
Доколе ты уже не выбился из мочи;
Каким ты ужасом разил тогда меня!
С какой бывало ты рассказывал размашкой,
В колете палевом и в длинных сапогах,
За круглым столиком, дрожащим с чайной чашкой!
Какой огонь пылал тогда в твоих глазах!
Как волосы твои, седые с желтиною,
В природной простоте взвевали по плечам!
С каким безмолвием ты был внимаем мною!
В подобном твоему я страхе был и сам,
Стоял как вкопанный, тебя глазами мерил,
И что уж ты не конь... еще тому не верил!
О если бы теперь ты, витязь мой, воскрес,
Я б смелый был певец неслыханных чудес!
Не стал бы истину я закрывать под маску —
Но, ах, тебя уж нет, и быль идет за сказку.
Простите! виноват! немного отступил;
Но, истинно, не я, восторг причиной был;
Однако я клянусь моим Пермесским богом,
Что буду продолжать обыкновенным слогом;
И так дослушайте ж. Однажды вечерком
Сидит, облокотись, Ветрана под окном
И, возведя свои уныло-ясны очи
К задумчивой луне, сестрице смуглой ночи,
Грустит и думает: «Прекрасная луна!
Скажи, не ты ли та счастливая страна,
Где матушка моя ликует?
Увы! неужели ей, которой небеса
Вручили власть творить различны чудеса,
Неведомо теперь, что дочь ее тоскует;
Что крестница ее оставлена от всех
И в жизни никаких не чувствует утех?
Ах, если бы она хоть глазки показала!»
И с этой мыслью вдруг Всеведа ей предстала.
«Здорово, дитятко! — Ветране говорит. —
Как поживаешь ты?.. Но что твой кажет вид?
Ты так стара! так похудела!
И бывши розою, как лилия бледна!
Скажи мне, отчего так скоро ты созрела?
Откройся...» — «Матушка, — ответствует она, —
Я жизнь мою во скуке трачу;
Настанет день, тоскую, плачу;
Покроет ночь, опять грущу;
И все чего-то я ищу». —
«Чего же, светик мой? или ты нездорова?» —
«О! нет, грешно сказать». — «Иль дом ваш не богат?» —
«Поверьте, не хочу ни мраморных палат». —
«Иль муж обычая лихого?» —
«Напротив, вряд найти другого,
Который бы жену столь горячо любил». —
«Иль он не нравится?» — «Нет, он довольно мил». —
«Так разве от своих знакомых неспокойна?» —
«Я более от них любима, чем достойна». —
«Чего же, глупенька, тебе недостает?» —
«Признаться, матушка, мне так наскучил свет,
И так я все в нем ненавижу,
Что то одно и сплю, и вижу,
Чтоб как-нибудь попасть отсель
Хотя за тридевять земель;
Да только чтобы все в глазах моих блистало
Все новостию поражало
И редкостью мой ум и взор;
Где б разных дивностей собор
Представил бы, как небылицу...
Короче: дай свою увидеть мне столицу!»
Старуха хитрая, кивая головой:
«Что делать, — мыслила, — мне с просьбою такой?
Желанье дерзко... безрассудно,
То правда; но его исполнить мне не трудно;
Зачем же дурочку отказом огорчить!..
К тому ж, я тем могу ее и поучить». —
«Изрядно! — наконец, сказала. —
Исполнится, как ты желала».
И вдруг, о чудеса!
И крестница и мать взвились под небеса
На лучезарной колеснице,
Подобной в быстроте синице,
И меньше, нежель в три мига,
Спустились в новый мир, от нашего отменный,
В котором трон весне воздвигнут неизменный!
В нем реки как хрусталь, как бархат берега,
Деревья яблонны, кусточки ананасны,
А горы все или янтарны иль топазны.
Каков же Фейн был дворец — признаться вам,
То вряд изобразит и Богданович сам.
Я только то скажу, что все материалы
(А впрочем, выдаю я это вам за слух),
Из коих Фейн кум, какой-то славный дух,
Дворец сей сгромоздил: лишь изумруд, опалы,
Порфир, лазурь, пироп, кристалл,
Жемчуг и лалл.
Все, словом, редкости богатые природы,
Какими свадебны набиты русски оды;
А сад — поверите ль? — не только описать
Иль в сказке рассказать,
Но даже и во сне его нам не видать.
Пожалуй, выдумать не трудно:
Но все то будет мало, скудно,
Иль много, много, что во тьме кудрявых слов
Удастся барское село себе представить,
Армидин сад, иль Петергоф;
Так лучше этот труд оставить
И дале продолжать. Ветрана, николи
Диковинок таких не видя на земли,
Со изумленьем все предметы озирает
И мыслит, что мечта во сне над ней играет;
Войдя же в храмины чудесницы своей,
И пуще щурится: то блеск от хрустал ей,
Сребристыя луны сражался с лучами,
Которые б почлись за солнечные нами,
Как яркой молнией слепит Ветранин взор;
То перламутр хрустит под ней, или фарфор...
Ахти! опять понес великолепный вздор!
Но быть уж так, когда пустился.
И так, переступи один, другой порог,
Лишь к третьему пришли, богатый вдруг чертог
Не ветерком, но сам собою растворился!
«Ну, дочка, поживай и веселися здесь! —
Всеведа говорит, — не только двор мой весь,
Но даже и духов подземных и воздушных,
Велениям твоих послушных,
Даю во власть твою; сама же я, мой свет,
Отправлюся на мало время —
Ведь у меня забот беремя —
К сестре, с которою не виделась сто лет;
Она недалеко живет отсюда — в Коле;
Да по дороге уж оттоле
Зайду и к брату я,
Камчатскому Шаману.
Прощай, душа моя!
Надеюсь, что тебя довольнее застану».
Тут коврик-самолет она подостлала.
Ступила, свистнула, и вмиг из глаз ушла,
Как будто бы и не была.
А удивленная Ветрана,
Как новая Диана,
Осталась между Нимф, исполненных зараз;
Они тотчас ее под ручки подхватили,
Помчали и за стол роскошный посадили,
Какого и видом не видано у нас.
Ветрана кушает, а девушки прекрасны,
Из коих каждая почти как ты... мила,
Поджавши руки вкруг стола,
Поют ей арии веселые и страстны,
Стараясь слух ее и сердце услаждать.
Потом, она едва задумала вставать,
Вдруг — девушек, стола не стало,
И залы будто не бывало:
Уж спальней сделалась она!
Ветрана чувствует приятну томность сна,
Спускается на пух, из роз в сплетенной нише;
И в тот же миг смычок невидимый запел,
Как будто бы сам Диц за пологом сидел;
Смычок час от часу пел тише, тише, тише,
И вместе, наконец, с Ветраною уснул.
Прошла спокойна ночь; Натура пробудилась;
Зефир вспорхнул,
И жертва от цветов душистых воскурилась;
Взыграл от солнца луч, и голос соловья,
Сиянный с сладостным журчанием ручья
И с шумом резвого фонтана,
Воспел: «Проснись, проснись, счастливая Ветрана!»
Она проснулася — и спальная уж сад,
Жилище райское веселий и прохлад!
Повсюду чудеса Ветрана обретала:
Где только ступит лишь, тут роза расцветала,
Здесь рядом перед ней лимонны дерева,
Там миртовый кусток, там нежна мурава
От солнечных лучей как бархат отливает;
Там речка по песку златому протекает;
Там светлого пруда на дне
Мелькают рыбки золотые;
Там птички гимн поют природе и весне,
И попугаи голубые
Со Эхом взапуски твердят:
«Ветрана, насыщай свой взгляд!»
А к полдням новая картина:
Сад превратился в храм,
Украшенный по сторонам
Столпами из рубина,
И с сводом в виде облаков
Из разных в хрустале цветов.
И вдруг от свода опустился
На розовых цепях стол круглый из сребра
С такою ж пищей, как вчера,
И в воздухе остановился;
А под Ветраной очутился
С подушкой бархатною трон,
Чтобы с него ей кушать,
И пение, каким гордился б Амфион,
Тех Нимф, которые вчера служили, слушать.
«По чести это рай! Ну, если бы теперь! —
Ветрана думает, — подкрался в эту дверь...»
И слова не скончав, в трюмо она взглянула —
Сошла со трона и вздохнула!
Что делала потом она во весь тот день,
Признаться, сказывать и лень,
И не умеется, и было бы некстати;
А только объявлю, что в этой же палате,
Иль в храме, как угодно вам,
Был и вечерний стол, приличный лишь богам,
И что на утро был день новых превращений
И новых восхищений;
А на другой день то ж... «Но что это за мир? —
Ветрана говорит, гармонии внимая
Висящих по стенам золотострунных лир, —
Все эдак, то тоска возьмет и среди рая!
Все чудо из чудес, куда не поглядишь;
Но что мне в том, когда товарища не вижу?
Увы! я пуще жизнь возненавижу!
Веселье веселит, когда его делишь».
Лишь это вымолвить успела,
Вдруг набежала тьма, встал вихорь, грянул гром,
Ужасна буря заревела;
Все рушится, падет вверх дном,
Как не бывал волшебный дом;
И бедная Ветрана
Бледна, безгласна, бездыханна,
Стремглав летит, летит, летит, —
И где ж, вы мыслите, упала?
Средь страшных Муромских лесов,
Жилища ведьм, волков,
Разбойников и злых духов!
Ветрана возрыдала,
Когда, опомнившись, узнала,
Куда попалася она;
Все жилки с страха в ней дрожали!
Ночь адская была! ни звезды, ни луна,
Сквозь черного ее покрова не мелькали;
Все спит!
Лишь воет ветр, лишь лист шумит,
Да из дупла в дупло сова перелетает,
И изредка в глуши кукушка завывает.
Сиротка думает, идти ли ей, иль нет,
Иль ждать, когда луны забрежжет бледный свет?
Но это час воров! И так, она решилась,
Не мешкая, идти; и так, перекрестилась,
Вздохнула и пошла по вязкому песку
Со страхом и тоскою;
Бледнеет и дрожит, лишь ступит шаг ногою;
Там предвещает ей последний час: куку!
Там леший выставил из-за деревьев роги;
То слышится: ау; то вспыхнул огонек;
То ведьма кошкою бросается с дороги,
Иль кто-то скрылся за пенёк;
То по лесу раздался хохот,
То вой волков, то конский топот,
Но сердце в нас вещун: я сам то испытал,
Когда мои стихи в журналы отдавал;
Недаром и Ветрана плачет!
Уж в самом деле кто-то скачет
С рогатиной в руке, с пищалью за плечьми.
«Стой! стой! — он гаркает, сверкаючи очьми. —
Стой! кто бы ты ни шел, по воле, иль неволе;
Иль света не увидишь боле!..
Кто ты?» — нагнав ее, он грозно продолжал.
Но видя, что у ней страх губы оковал,
Берет ее в охапку
И поперек кладет седла,
А сам, надвинув шапку,
Припав к луке, летит как из лука стрела,
Летит, исполненный отваги,
И Клязьмы, доскакав высоких берегов,
Бух прямо с них в реку, не говоря двух слов;
Ветрана ж: ах!., и пробудилась —
Представьте, как она, взглянувши, удивилась!
Вся горница полна людей:
Муж в головах стоял у ней;
Сестры и тетушки вокруг ее постели
В безмолвии сидели;
В углу приходской поп молился и читал,
В другом углу колдун досужий бормотал;
У шкафа ж за столом, восчанкою накрытым,
Прописывал рецепт хирургус из немчин,
Который по Москве считался знаменитым,
За тем что был один.
И все собрание, Ветраны с первым взором:
«Очнулась!» — возгласило хором;
«Очнулась!» — повторяет хор;
«Очнулась!» — и весь двор
Запрыгал, заплясал, воскликнул: «Слава Богу!
Боярыня жива! нет горя нам теперь!»
А в эту самую тревогу
Вошла Всеведа в дверь
И бросилась к Ветране.
«Ах, бабушка! зачем явилась ты не ране? —
Ветрана говорит. — Где это я была?
И что я видела?., страх... ужас!» — «Ты спала,
А видела лишь бред, — Всеведа отвечает. —
Прости, — развеселясь, старуха продолжает, —
Прости мне, милая! я видела, что ты,
По молодости лет ударилась в мечты;
И для того, когда ты с просьбой приступила,
Трехсуточным я сном тебя обворожила
И в сновидениях представила тебе,
Что мы, всегда чужой завидуя судьбе
И новых благ желая,
Из доброй воли в ад влечем себя из рая.
Где лучше, как в своей родимой жить семье?
И так, вперед страшись ты покидать ее!
Будь добрая жена и мать чадолюбива,
И будешь всеми ты почтенна и счастлива».
С сим словом бросилась Ветрана обнимать
Супруга, всех родных и добрую Всеведу;
Потом все сродники приглашены к обеду;
Наехали, нашли и сели пировать.
Уж липец зашипел, все стало веселее,
Всяк пьет и говорит, любуясь на бокал:
«Что матушки Москвы и краше и милее?» —
Насилу досказал.