А.П. Чехов - Кое-что (2)

В пятницу, 10 июня, в саду «Эрмитаж», на глазах публики, покончил с собой известный талантливый публицист Иван Иванович Иванов. Он утопился в пруду... Мир праху твоему, честный, благородный, погибший во цвете лет труженик! (Покойному не было еще 30 лет.)

Еще утром в пятницу покойный употреблял огуречный рассол и писал игривый фельетон, в полдень он весело обедал в кругу своих друзей, в семь часов вечера гулял по саду с кокотками, а в восемь... лишил себя жизни! Иван Иванович слыл за человека веселого, беспечного, любившего пожить...

О смерти он никогда не думал и не раз хвастался, что проживет «еще столько же», хоть и пьянствует смертельно. Можете же себе поэтому представить, как удивленно вытянулись физиономии всех знавших его, когда из зеленого пруда был вытащен его труп!

- Тут что-то да не так! - пронеслось по саду. - Тут пахнет насилием! У покойного нет ни кредиторов, ни жены, ни тещи... он любил жизнь! Он не мог сам утопиться!

Мысль о насилии уступила свое место подозрению, когда звукоподражатель г. Егоров заявил, что он видел, как за четверть часа до своей трагической кончины покойный катался в лодке с г. Гулевичем (автором). Принялись искать г. Гулевича, и оказалось, что автор в скобках бежал.

Задержанный в г. Серпухове г. Гулевич (автор) показал сначала, что знать ничего не знает, потом же, когда ему сказали, что сознание облегчает вину, он заплакал и чистосердечно во всем покаялся. На предварительном дознании он показал следующее.

- С Ивановым знаком я недавно. Познакомился с ним, потому что уважаю людей печати (в протоколе слово «уважаю» подчеркнуто). В родстве с ним не состоял, делов никаких не имел. В злополучный вечер угощал его чаем и портером, потому что уважаю литературу («уважаю» опять подчеркнуто и рядом с ним мелким протокольным почерком написано: «Какое упорство!!»). После чая Иван Иванович сказал, что недурно бы теперь на лодочке покататься. Я согласился с ним, и мы сели в лодку.

«Расскажите-ка что-нибудь!» - попросил меня Иван Иванович, когда мы отъехали на средину пруда.

- Я не заставил долго упрашивать себя и начал свое классическое: «Если вам будет угодно»... После первых же двух-трех фраз Иван Иванович ухватился за живот, покачнулся, и широколиственная листва (?) «Эрмитажа» огласилась дружным (?) смехом маститого публициста... Когда я (автор) оканчивал второй анекдот, Иван Иванович захохотал, покачнулся от хохота... Это был гомерический хохот. Так мог хохотать один только Гомер (?). Он покачнулся, повалился на край... лодка наклонилась, и серебристая зыбь скрыла от глаз благодарной России... и - не могу! меня... душат слезы!!

Это показание несколько несогласно с показанием г. Егорова. Маститый звукоподражатель показал, что Иванов вовсе не хохотал. Напротив, когда он слушал г. Гулевича (автора), лицо его было донельзя печально и кисло. Г-н Егоров, находясь на берегу, слышал и видел, как в конце второго анекдота Иванов схватил себя за голову и воскликнул: «Как всё старо и скучно на этом свете! Какая тоска!» Воскликнул и - бултых в воду!

Суду остается теперь решить, какое из этих показаний наиболее заслуживает доверия. Г-н Гулевич взят на поруки.

Смерть Иванова не первый смертельный случай в саду «Эрмитаж», и пора уже оградить ни в чем не повинную публику от повторения подобных случаев... Впрочем, я шучу.


Как иногда бывают вредны съестные припасы, может засвидетельствовать следующая выписка из «Медицинского свистуна»:

«На днях мне еще раз пришлось убедиться во вреде крахмалистых веществ, - пишет д-р Б. - Ко мне в поликлинику явился певец Ш-мов с жалобой на стеснение и судороги в горле. Осмотрев через зеркало его горло, я заметил у самых голосовых связок картофелину величиною с куриное яйцо; картофелина уже разбухла и дала ростки. Отвечая на мои вопросы, несчастный тенор сказал мне, что картофелина застряла у него в горле лет пять тому назад и уже пять раз давала плод (sic!).

- За пять лет пять мешков картофеля выкашлял! - сказал он, горько улыбаясь.

Когда я предложил больному операцию, тот отказался наотрез, заявив, что картофель нисколько не мешает ему петь. Я попросил его спеть что-нибудь. Он любезно согласился на мою просьбу и спел что-то из «Калиостро». Действительно, голос его годился еще для пения.

- А это ничего, что ваш голос несколько напоминает голос молодого шакала? - спросил я его.

- Думаю, что ничего... - ответил мне певец».

(«Мед. свист.», 22).