Б.С. Житков - Сад

Утром мне бабушка сказала, что я пойду с девочкой с одной смотреть яблоки. Я просил, чтобы потом, после яблоков, всё равно пойти к дедушке, который мне дал кабак, как бутылочка.

Я уже всё молоко выпил, что бабушка принесла, и тут пришла девочка.

Она совсем большая. Её зовут Маруся. А потом ещё девочка пришла и тоже сказала, что пойдёт с нами. Бабушка сказала, что этой девочке нельзя, потому что она должна учиться представление показывать. Бабушка её не пустила.

Мы с Марусей пошли, и Маруся говорила, какое интересное представление будет, и один мальчик будет красноармейцем, а другой ещё мальчик есть — он собакой будет. И он будет лаять, и кусаться тоже будет, и совсем весь будет в собачьей коже, и на четырёх лапах будет бегать.

Это вечером будут показывать, и все будут смотреть.

Маруся немножко непонятно говорила — она по-украински говорила.

И я не всё понимал и тоже говорил:

— Як? Як?

По-русски «как», а по-украински «як». Маруся говорит, а я, когда не понимаю, кричу: «Як? Як?» Она тогда опять говорит, и мы так всё шли за ручку.


Сначала по дороге шли, а потом Маруся меня пересадила через заборчик, а там сад.

Там деревья, все снизу белые. И выкрашены. А Маруся сказала, что не выкрашены, а извёсткой вымазаны, чтобы муравьишки не лазили, а то они залезают и едят яблоки и абрикосы.

Маруся сказала, что абрикосы ещё вкуснее яблок. Только они уже давно поспели, и их уже сорвали. Они жёлтые, прямо даже красные немножко и очень мягкие. А косточка большая, и её можно расколоть, и там большое зёрнышко. Оно вкусное, как орех.

Только ни одного абрикоса уже не было.

Потом я вдруг увидел дерево, а на нём большие яблоки. И одна ветка совсем низко. Маруся сказала, что нельзя рвать. А их там было так много, что я думал, что это они нарочно привешены.

Маруся сказала, что на ветке много яблок и она может поломаться. А она потому не ломается, что снизу палки подставлены. Они в землю воткнуты, а наверху у них рожки. И ветка на рожки налегает, и ей не тяжело от яблок. Этих палок там очень много стояло. Они ветки поддерживают.

Маруся сказала:

— Ось як!

Да и взялась за палку рукой и немножко потрясла. Совсем чуть-чуть. И вдруг два яблока упали. И одно — большое-пребольшое — прямо мне по голове.

Я сразу хотел засмеяться и хотел яблоко схватить, а потом заплакал, потому что очень больно. И потому что думал, что это Маруся нарочно затрясла, чтобы яблоки на меня падали.


Вдруг залаяла какая-то собачка. И она выбежала к нам. Совсем маленькая.

Я её не боялся, а потом увидел: идёт дядя. И дядя кричит:

— Гей, кто там?

Я увидел, что это Матвей Иванович. И Матвей Иванович сказал:

— А, это Алёшка! Чего ты плачешь?

А я уже не плакал. Маруся стала мне головой мотать и бровями делать.

И ещё тихонько пальцем погрозила: это чтоб я не говорил про яблоко.

Я и не сказал ничего.

Мы вместе пошли, и Матвей Иванович сказал:

— Ты, Алёшка, осторожно ходи. Ты за палки не хватайся. Это нельзя.

А я сказал:

— Почему?

Матвей Иванович хотел сказать и не сказал, потому что Маруся скоро-скоро заговорила. Она всё говорила, что потому нельзя, что яблоки отрываются, а им ещё надо висеть.

А Матвей Иванович сказал, что вовсе не поэтому, а потому, что может обломаться веточка. А на этой веточке потом могло бы ещё яблоко вырасти, а там уже не вырастет.


Вдруг я увидел лестницу. А на лестнице стояла тётя. Она доставала яблоки. И давала их девочкам. А девочки их в корзину клали. А потом я увидал целую кучу яблок. Там сидели две тёти и яблоки смотрели. Возьмут яблоко, повертят, повертят и складывают в корзинки. Они на меня совсем не глядели. Это они глядели на яблоки.

Смотрели, чтобы пятнышка не было. Когда чёрненькое пятнышко, так это яблоко в другую корзину клали. А без пятнышек — это самые лучшие яблоки.

Мне Матвей Иванович сказал, что эти яблоки каждое в бумажку заворачивают, потом накладывают в ящики и крышки гвоздями прибивают. А потом в ящиках всюду развозят.

Их в вагонах развозят и на пароходах развозят. Куда угодно. И в Москву, и где французы живут, и даже англичанам, и всяким другим, потому что такие хорошие яблоки. И все их любят. А потом мы пошли, где собирают другие яблоки: очень жёлтые, с красной щёчкой. И они называются шафран.


Там очень много лестниц было, потому что там очень много яблок надо собирать.

Мне одно яблоко дали. И Марусе дали яблоко. А я взял и тоже стал смотреть: есть пятнышко или нет. Матвей Иванович стал смеяться и сказал про меня:

— Браковщик какой!

А я сказал:

— Какой?

Матвей Иванович сказал:

— А вот такой! Смотришь, не поел ли червяк, нет ли дырочки или пятнышка. Это и называется браковщик, который смотрит, годится или не годится. Вот ты и есть браковщик. Ты не смотри, а ешь.

Я и стал есть.

А Матвей Иванович спросил:

— Ну что? Годится?

Я ничего не мог сказать, потому что очень много яблока в рот набрал. Я много потому набрал, что оно очень вкусное.


А потом я сказал:

— А где маленькие яблочки растут, которые как кукольные?

Маруся сказала:

— Пойдём, пойдём.

И мы пошли.

Я всё смотрел на деревья, чтоб раньше, чем Маруся, увидать маленькие яблочки.

А Маруся меня всё спрашивала: какая Москва и как в Москве под землёй ездят?

Я сказал, что под землёй ездил и это метро. И сказал, что это не страшно. А потом сказал, как лестница сама вверх едет. И как будочка вверх поднимается, и это называется лифт.

А Маруся всё говорила:

— Ось як, ось як!

И языком щёлкала. А я больше ничего не стал говорить, потому что увидал яблочки.

Я закричал:

— Ага, я первый! Вон, вон яблочки!

И показал пальцем. А Маруся засмеялась и сказала, что это вовсе не яблочки, а сливы. Это жёлтые сливы.

Я сказал, что хочу посмотреть. Мы туда пошли.

И там стояло это дерево, на котором жёлтые сливы. Они совсем круглые: как яблочки. И очень блестят. Они как будто не настоящие, а как на ёлке бывают — стеклянные или ещё какие. А они настоящие, потому что Маруся одну подняла, она на земле лежала, немножко обтёрла и дала мне есть. Только сказала, что там червяк есть. А я уж съел, когда она сказала. Я сказал, что червяка не было, только косточка. И мы потом искали, чтоб ещё найти, только ни одной больше не нашли.


Там под ветками тоже стояли палки. И я сказал Марусе тихонько:

— Давай потрясём!

А она не хотела. А я хотел нарочно толкнуть палку, чтоб слива упала. И толкнул ногой. А они не упали — ни одной.

Маруся рассердилась и взяла и дёрнула меня за ухо. И сказала:

— Ты не слухать! Ты не слухать!

А я её хотел кулаками бить: зачем она меня за ухо?

Она меня поймала за руку и сказала:

— Ось сейчас до Матвея Ивановича поведу. Он тебя с саду выженит.

А я сказал:

— Вовсе не выженит, а я бабушке скажу, что ты меня за ухо.

А она сказала:

— А я скажу, что ты палку пихнул.

А я сказал, что не пихнул, а нечаянно.

А она сказала:

— Ты ещё брешешь?

И хотела уходить.

А я побежал за ней и стал кричать потихоньку:

— Как это брешешь? Как это брешешь?

Это я потому так кричал, чтобы она не сердилась.

Я очень испугался, что она уйдёт. И тогда я буду один.

А она всё шла и говорила:

— А вот так и брешешь. Ты палку сам пихнул, а говоришь, что не хотел. Значит, неправда. Значит, ты брехун.

А я заплакал. И кричал:

— Не брехун! Не брехун!

И вдруг идёт дядя. И на спине несёт корзинку.

Дядя стал и говорит:

— Кто брехун?

А Маруся сказала:

— Кто брешет, тот и брехун.

И взяла меня за ручку. И мы пошли.

Я Марусе сказал, что я теперь не брехун и больше не буду палок пихать. А она достала из кармана семечек кабаковых и мне дала.

А потом села на корточки и мне рукавом всё лицо вытерла. Потому что я плакал.


Я стал есть семечки. Только я так скоро не мог, как Маруся.

А она вдруг встала и показала пальцем.

Я посмотрел. А там было дерево, и на нём всё круглые яблочки. Маленькие, как орешки.

Их было очень много. На дереве листьев было очень мало, потому что всё яблочки, яблочки. Я стал кричать:

— Ура!

И стал бегать кругом, чтоб смотреть на это дерево и на кукольные яблочки.

Маруся сказала, что их так не едят, а из них только варенье варят. И потом — что сейчас они не готовы. И ещё долго надо ждать, когда они будут готовы. Тогда их будут срывать.


А потом мы пошли дальше. И там опять стояли лестницы, а на лестницах тёти.

И там срывали с дерева сливы, только не жёлтые, а синие. И тоже клали в корзинки. И около них был дядя Опанас.

Он сказал:

— Га, Алёшка?

И все стали на меня смотреть и кричали мне:

— Лёшка! Лёшка!

А дядя Опанас сказал:

— Держи шапку!

А я не знал, что делать. Тогда дядя Опанас снял с меня шапку и дал её мне в руки. Я её стал держать, как мешочек. Он мне туда наложил слив. До самого верху. И даже немножко больше. Я не мог их есть, потому что боялся отпустить шапку.

Я сказал:

— Маруся, пожалуйста.

Маруся взяла две сливы и сказала:

— Спасибо.

И съела.

А я хотел, чтоб она мне дала, и сказал:

— Мне тоже.

Она дала мне прямо в рот. А потом сказала, что я глупый.

Она сказала:

— Який дурный!

И сказала, чтоб я сел на землю, а шапку положил на коленки. И тогда можно есть, сколько хочу.

Мы сели и стали есть.

И я их много съел. А потом Маруся сказала, что надо идти к бабушке, потому что она хочет смотреть, как учатся представлять, как выгоняли генералов.

Мы пошли, а когда пришли, то уже все сливы съели. Мы целую шапку слив съели.